Горец, Арто, который не вернулся с войны, и армяно-грузинская пирушка у Эгейского моря

Скоро тбилисцы в очередной раз отметят день своего славного города, свой любимый и красочный праздник «Тбилисоба». На улицы выйдут все, в том числе наши соотечественники, веками проживающие в грузинской столице и ставшие ее органичной частью. Настолько естественной и крепкой, что никому и никогда не удастся вбить клин между братскими этносами.

Тбилисская жизнь привлекала многих писателей и литераторов, один из которых – Юрий СИМОНЯН (на снимке справа), обозреватель «Независимой газеты». Уроженец этого города, он хорошо знает все аспекты региональных проблем — исторические, экономические, геополитические, межнациональные. Как журналиста его отличают высокая компетентность, знание предмета и широкая эрудиция. Пишет ясно, понятно и точно. А еще он автор замечательных рассказов, вышедших четырьмя сборниками: “Истории Отмеченных”. “Истории Радуги”, “Истории Полной Луны”, “Тбилисские Истории”. Симоняновские истории “НВ” представляла дважды, и не ошиблась: читательский успех превзошел все ожидания. Написаны они на одном дыхании с завидной наблюдательностью, с великолепным юмором, очень рельефно и осязаемо. Читающий сразу же вовлекается во “вкусное” действие и становится его невольным участником.

 

 

“Атмосфера старого Тбилиси все еще жива в Авлабаре, Мейдане, Сололаки…”

Блиц — интервью корр. ”НВ” с Юрием Симоняном

Сохранил ли сегодняшний Тбилиси нравы, традиции и фактуру? С таким вопросом мы обратились к Юрию Симоняну.

— Все осталось, но, конечно, далеко не в такой концентрации, как раньше. Что-то исчезло, что-то осталось, ведь многие разъехались, переехали… Атмосфера старого Тбилиси и традиции особенно живы в Авлабаре, Мейдане, Сололаки, некоторых других районах. Безусловно, существует преемственность, поколения передают друг другу свой уклад жизни. В основе моих историй-рассказов 60-70 годы — время, которому я был свидетелем.

— Ваши герои — реальные люди?

— Нет. Только некоторые имеют прототипов. В любом случае они вполне типичные. Таких в Тбилиси было немало, да и сейчас они есть.

— Новые истории пишете?

— Пишу, так что может появиться пятый сборник.

— А ваши истории переводили? Например, на армянский.

— Кое-что на грузинский.

Ереванским издателям есть о чем подумать. Истории от Симоняна определенно понравятся армянскому читателю. “НВ” желает Юрию Симоняну писательского успеха, а также поздравляет с рождением 10 сентября внучки. Газета в одном из ближайших номеров вновь обратится к его замечательным историям.

 

ГОРЕЦ

Он нацелил на Горца пистолет. Рука его подрагивала. Впрочем, дрожал, казалось, он весь – от колен до кончиков кудрявых волос, придававших ему ускользающее сходство с бараном. «Убью… убью… убью», – повторил он несколько раз едва слышно. В первую минуту все растерялись – никто не ожидал, что у этого с виду пай-мальчика может оказаться ствол. Пусть дамский пистолет, но от того ничуть не менее смертоносный. «Убью, если не извинишься». – Он облизнул языком пересохшие губы и продолжал целиться в грудь Горцу. И тогда Горец вынул из заднего кармана кнопочный нож и ответил фразой, которая не могла не стать легендарной: «Ублюдок, если будет осечка, я тебя прирежу». Но до этого не дошло. Гия тихонько подошел сзади и с силой обрушил свой сокрушающий кулак на голову наглеца. Тот в мгновение обмяк и, крутанувшись вполоборота, рухнул, разбив лицо в кровь об асфальт. Пистолет оказался незаряженным. Горец плюнул в валявшегося: «Сукин сын, нервы измочалил, скотина». И мы вернулись в пивную продолжать испорченное застолье.

Дождь, еще днем загнавший меня и Горца в пивную в районе метро «Варкетили», то затихал, то припускал с новой силой. Мы приехали на встречу со старым приятелем Гией, обещавшим выгодный заказ. Горец, где-то разжившийся несколькими листами светло-коричневого ламинированного ДСП, мечтал: «Если удастся уговорить на коричневую кухню, то наварим и на материале. Еще добавим чуток – и можно будет раскроечный станок купить. Подержанный немного, но в хорошем состоянии. Заказы на резку начнем брать. А там, того гляди, сами станем на продажу ламинат завозить. Только бы согласились на коричневую мебель». Но Гия не появлялся. Мобила его была отключена. «Наверное, в метро едет», – надеялся Горец. Однако все сроки вышли – Гия опаздывал более чем на час, а за это время от его дома трижды можно было доехать до места встречи.

Изготовлением простой мебели Горец в Греции занялся, куда выехал в совсем уж тяжелые времена на заработки. Работал на плантациях – апельсины собирал, оливки с клубникой, потом на стройках, а потом, имея золотые руки и светлую голову, почище работу нашел – устроился мебельщиком. Но до того еще и знаменитым успел стать. Без него одному Всевышнему известно, когда бы до Европы дошел интернет. Как-то перебросили их бригаду на побережье Крита какой-то бункер строить. Мощнейший, с толстенными стенами, над землей только крыша, остальное – под ней. Тонны цемента ушли. И как-то утром бригадир построил их и велел никуда ни на секунду не отлучаться. Жарища невероятная, рядом море – а отлучаться нельзя под страхом увольнения. Потом военные подъехали. Горец понял – серьезное затевается. Генералы тоже взмокли на солнцепеке, но держались стойко. Наконец вдали показался корабль. Все оживились. Подошел поближе – так вовсе вроде и не корабль, а некое плавсредство с двумя закрепленными на нем огромными катушками, на которых кабели намотаны. Дальше как в кино: от странного корабля отчалили резиновые моторные лодки, в них «голливудские» морские десантники – как на подбор викингообразные, в прорезиненных облегающих костюмах. Недалеко от берега как по команде спрыгнули в воду и с боевыми криками вынесли конец кабеля. И сразу обратно — в лодки и на свой корабль. Оказалось, что кабель надо в тот бункер протянуть. За это уже бригада, в которой Горец работал, взялась под руководством начальника и наблюдением военных. Тянули-тянули, просовывали-просовывали в бункер, но в итоге перестарались – слишком много вытянули, а поскольку кабель был очень жестким и не сгибался, то, чтобы его прикрепить туда, куда нужно, надо было кусок отрезать. Так наступил звездный час Горца. Бригадир считал его самым толковым и умелым своим работником. Отер со лба выступивший от волнения пот и вручил Горцу «болгарку». «А мне что? – рассказал Горец. – Отмерил сколько резать и включил инструмент». Так оптиковолоконный кабель через моря-океаны был соединен с Европой.

Хмурившееся с утра небо разродилось-таки дождем. «Может, все же придет Гия», – Горец не терял надежды и не хотел уходить. Но дождь усилился, превратившись в ливень. Ближайшим и единственным укрытием была большая пивная, неуютная и необжитая. Горец жестом остановил официантку – дескать, не беспокойся, просто заскочили переждать непогоду, постоим у входа.

В просторном зале гуляла пара компаний. За столом, равноудаленном от них, расположилось трио музыкантов: кларнетист, аккордеонист и совсем еще мальчишка с непропорционально большим для него барабаном – долом. Аккордеонист, видимо, главный в трио, вяло препирался с одной из компаний. Те просили что-нибудь сыграть, а он требовал предоплату. «Вначале сыграйте – может, нам не понравится», – убеждал подвыпивший молодой парень. «Деньги. Деньги вперед, и что хочешь – сыграем», – гнул свое аккордеонист. «Деньги – не проблема». Парень тряс пачкой купюр. «Тогда заплати, а мы сыграем», – настаивал музыкант. Постепенно голоса стали звучать громче, интонации нервнее: «Не доверяешь? Я что тебе – пацан какой-то, чтобы кидаловом заниматься?! Говорю как человеку: сыграй – заплачу». «Я тебе тоже как человеку: заплати – сыграю». Аккордеонист оказался не робкого десятка и не отступал.

Буфетчик забеспокоился и вышел из-за стойки. Посетитель, рассчитывая на его поддержку, изобразил крайнее возмущение: «Я этих козлов по-человечески прошу сыграть, а могу ведь и заставить!» «Ну-ка повтори, что сказал», – привстал аккордеонист. Препирательства перешли во взаимные угрозы. И тут Горец выкинул штуку: в суматохе, обычно предваряющей драку, не привлекая внимания, подошел к столу музыкантов, положил пятерку – сыграйте, и вернулся обратно. «Подрались бы и заведение бы закрыли. А нам на улицу идти мокнуть? Ну его к черту, смотри – так льет, будто конец света», – процедил Горец.

Музыканты, обрадованные внезапным заработком, вдохновенно заиграли какую-то старую тбилисскую песню. Ситуация разрядилась, подвыпившие стали шумно выяснять, кто же заплатил за музыку, а Горцу наконец позвонил Гия и с извинениями попросил подождать еще немного. Буфетчик, излучая радость от того, что скандала удалось избежать, уважительно пояснял: «Вон тот человек, что у дверей стоит, заплатил. Хороший человек!» Отказаться от посыпавшихся приглашений сесть за стол стало невозможно – при внешней воинственности все без исключения посетители были искренне благодарны Горцу за благополучную развязку. У нас после звонка Гии настроение улучшилось, и мы сочли возможным, а то и полезным скрасить ожидание парой рюмок водки, тем более что к этому еще и располагала ненастная погода.

Когда появился Гия, столы были соединены в один общий, а с краю пристроились музыканты, уже беспрекословно исполнявшие любой заказ. Гия обрадовал не только принесенным задатком, но и тем, что без лишних слов под свою ответственность согласился с предложением Горца изготовить коричневую кухню. «Делайте коричневую, родственники все равно эту квартиру сдавать будут. Что им до цвета?» – равнодушно сказал он и привел Горца в неописуемый восторг – его мечта об итальянском раскроечном станке становилась явью. Горец начал было в сотый раз рассказывать, что сулит нам покупка станка, как кто-то, обратившись к нему, попросил: «Уважаемый, скажи пару слов. От такого человека, как ты, особенно хочется что-то услышать – если б не ты, то мы бы сейчас не кутили тут дружно, как старые друзья, и чем были бы заняты и где – одному Всевышнему известно». Остальные дружно закивали, соглашаясь: «Да, достойно поступил. Ждем слова».

Горец встал и произнес: «За тех, кто не вернулся с той большой войны. За их память. Упокой Господи их душу и кости…» И тут баранообразный тип, который мне с самого начала не понравился развязностью, привычкой громко разговаривать и хамовато смотреть в глаза, то ли специально Горцу ответил, то ли подумал про себя вслух, что никто не знает, как жилось бы под немцем, может, и лучше, чем при Советах.

Горец отставил стакан. Его прищуренный глаз и изогнутая бровь не сулили ничего хорошего: «Ты где рос и воспитывался?» Я понял, что теперь без драки точно не обойтись – такие вопросы не спускают. Кучерявый напрягся и заметно побледнел: «Я рос и воспитывался дома, в семье. А вот ты, судя по заданному вопросу, в других условиях?» «Нет, ты посмотри, – этот ублюдок еще и языком мелет», – Горец улыбнулся краешком губ. Некоторые попытались было затушить разгоравшуюся ссору. Баранообразный, оправдываясь и подчеркивая, что не он ее затеял, шумно возмущался: «Такие оскорбления прощать нельзя! Он меня оскорбил за то, что я всего лишь высказал свое мнение».

Вряд ли именно это окончательно взбесило Горца, но после этой фразы он вышел из-за стола: «Ублюдок, пошли-ка на улицу на пару минут, я тебе твои мысли и мнение немного подправлю». Тот, было заметно, струхнул: «Что тебе надо от меня? Хоть объясни, в чем я не прав?» «На улице все объясню», – сказал Горец и за шиворот выволок его из пивной.

…Необходимое пояснение. Осенью рыбачили с Горцем в приграничье, откуда он сам родом. Поездка вышла спонтанно. Рано утром я увидел, как он загружает в машину мешки. «Вот дожили, да? Бабушке в деревню муку везу. Когда такое бывало?! Понятно, если какие-то деликатесы, а тут мука, – пожаловался он. – А то поехали со мной, если делать нечего: три часа туда, три – обратно. Увидишь мое родовое село. Природа красивая». «Как там с рыбалкой?» – спросил я без какой-то надежды, выискивая повод для отказа, так чтобы Горцу не было обидно – он не жаловал рыбалку. «Недалеко от деревни, выше в горах есть интересное озеро. Капризное, правда, но если попасть на клев – это нечто, – сказал он. – На моей «Волге» туда не подняться. Вот если у племянника «Виллис» на ходу, тогда поедем».

С электричеством в те годы была сплошная беда. В кромешной темноте мы вполне могли проскочить село, если б не огонек в одном из окон. На наш стук дверь открыла старуха. Мы объяснили что к чему и попросились дождаться у нее рассвета. В скупом свете керосиновой лампы хозяйка напоминала злую чародейку. Она же, всмотревшись в Горца, перекрестилась и, не отводя взгляда, словно внезапно обессилев, опустилась на тахту. Приятель мой, расшнуровывавший намокшие кроссовки, этого не заметил. Потом, устроившись ближе к печке, спросил горячего чаю. Старуха занялась не только чаем, но, несмотря на наши протесты, и приготовлением нехитрого ужина – гость, да еще в малолюдных горах, Всевышним послан.

«Ты откуда родом? – спросила она Горца. – Не из N?» Горец подтвердил, что именно оттуда, но добавил, что сам живет в Тбилиси. «А фамилия твоя…» – назвала старуха. Горец кивнул. «Арто кем тебе приходится?» – допрашивала хозяйка, продолжая хлопотать с ужином. Горец напрягся: «Арто?.. Арто?..» «Который с войны не вернулся», – пояснила она. «А-а… Это брат моего деда», – сказал приятель. «Похож ты на него как две капли воды… Продрогли, небось?» – Она направилась к шкафу. «В нашем роду все мужчины друг на друга похожи… Нет-нет, не беспокойтесь, переодеваться не будем, накидки у нас хорошие, только обувь намокла», – запротестовал Горец. Но хозяйка из шкафа извлекла не сухую одежду, а бутылку водки с совершенно выцветшей этикеткой, запечатанную сургучом. «Для Арто берегла, но не судьба, так ты – его внук – выпей. Пейте-пейте, а то простудитесь, – повелительно сказала она. – Не испортилась?..»

Уже утром Горец рассказал семейное предание. Родной брат его деда незадолго до начала Великой Отечественной войны познакомился с девушкой из соседней деревни. И уже собрался было знакомить избранницу с родственниками, знакомиться с ее родней, свататься и прочее, как грянула война, и его призвали в армию. «Дед Арто женитьбу отложил – не до того стало. Решил после войны, но не вернулся с фронта. Считается без вести пропавшим. Погиб скорее всего. А она, видать, все ждала его, надеялась, что вернется. Вон, водку для него столько лет хранила, – поведал Горец. – Дед рассказывал, что тогда так часто поступали: если кого-то забирали на войну, домочадцы закладывали именную бутылку – мол, откупорим и выпьем все вместе после возвращения… Черт побери, что же получается: она деда Арто полвека ждала?!» С того дня в застольях с участием Горца два тоста – за павших именно в Великой Отечественной войне и за преданность – стали обязательными.

*  *  *

…На улице дождь продолжал лить как из ведра. «Мне ничего от тебя, ублюдок, не надо, а не прав ты во всем с того момента, когда открыл свой поганый рот после моего тоста», – с этими словами Горец влепил баранообразному звонкую пощечину. Тот качнулся от удара, сделал шаг назад и выхватил из кармана дамский пистолет: «Не подходи – убью… Убью… если не извинишься». Горец усмехнулся, вынул из заднего кармана нож и сказал: «Постарайся, чтоб осечки не было, а то я тебя прирежу как свинью, – при том, что ты хуже свиньи – она память предков не способна обосрать». А потом Гия обрушил свой могучий кулак на затылок наглеца. Он свалился и разбил о землю лицо и нос. Горец осмотрел пистолет. «Ублюдка и на это не хватило, чтобы с заряженным ходить», – сказал он. И мы вошли обратно в пивную продолжать застолье.

 

ШАШЛЫК У ЭГЕЙСКОГО МОРЯ

— Отойди от воды! Арменчик, немедленно отойди от воды!

Женский голос вмиг разодрал в клочья дрему, в которую погрузили отдыхающих на берегу волнующегося Эгейского моря раскаленные солнце и песок Родоса.

— Несносный мальчишка, немедленно отойди от воды — утонешь! — женщина постепенно повышала голос. — Карапет! Карапет, почему ты молчишь? Каро, незамедлительно скажи сыну, чтобы отошел от воды.

— Зачем маму не слушаешь?! — раздался ленивый мужской голос. — Отойди от воды, когда она говорит. Бери камни и бросай в море.

Я приоткрыл один глаз. Рядом, слева от меня расположилась армянская семья, судя по диалекту откуда-то из Лори. Отец семейства, не спеша, ступил в воду по щиколотку, горделиво осмотрелся по сторонам, поправил в поясе алые плавки и побрел вдоль берега. Его жена, чье неснятое на пляже платье до пят могло бросаться в глаза с соседнего острова, зорко следила за сыном лет десяти или старше, и молниеносно пресекала его попытки подойти к воде ближе, чем на метр. В одно из ее напоминаний о коварстве моря Арменчик запротестовал:

— Тогда почему сюда приехали?! В воду нельзя, бегать тоже нельзя, а что мне делать?

— Бегать нельзя, когда жарко, — объяснила мама и тут же заголосила: — Карапет, куда ты делся? Что ты там ходишь? Он опять со мной спорит! Иди сюда, Каро, — здесь ходи.

Карапет обернулся:

— Зачем с мамой споришь? — раздалось на весь пляж, и разморенные жарой, раскрасневшиеся как раки финны и немцы стали просыпаться. — Сразу и без слов делай так, как мама говорит.

Карапет словно нехотя пошел обратно к домочадцам все также по мелкой воде. Он добрел до своих и устало опустился в тени под зонтом. Жена закопошилась в плетеной корзине размером с маленькую лодку и позвала Арменчика перекусить.

— Не хочу, я не голодный, — отозвался тот. — Чуть-чуть в воду зайду ну, мама!

— Ты посмотри на этого негодяя! — взорвалась мама. — Каро, ты слышишь? Скажи что-нибудь и прекрати это безобразие, пока он не утонул!

— Иди сюда, — позвал Каро сына. — Тебе сказали: камни бросай в море! Почему не бросаешь?

— Надоело, — сказал Арменчик. — Дома тоже, когда на озеро едем или на речку, только камни и бросаю в воду.

— Да, — согласился отец, — дома камней у нас много, сынок, одни камни. Ну, раз не хочешь — не бросай. Иди сюда в тень — приляг, отдыхай и думай.

— О чем мне думать, папа? — спросил Арменчик.

— Вообще думай о чем-нибудь, — загадочно ответил отец.

— Кушать тоже отказывается, — доложила Карапету жена, словно он не слышал этого. — Приехали на курорт, а он исхудавший домой вернется — люди что подумают? Скажи, пусть хотя бы хлеба с сыром поест.

— Не хочу я кушать! Не буду кушать! — заверещал Арменчик.

— Эээ, Розик, брахи*! — заступился вдруг за сына Карапет. — Оставь мальчика в покое — здешнюю еду я тоже уже кушать не могу. Это разве сыр? Кислятина. Надо было с Абиком на Севан поехать. На кой черт сюда приехали?! Еда не годится. Никто языка нашего не понимает, и даже на русском не разговаривают. Не с кем словом перекинуться.

— Севан-Севан, каждый год Севан! — возмутилась Розик. — Чтоб он обмелел, не дай бог, твой Севан! Там то огонь с неба, то ураган. У воды не посидеть, ночью холодно. Что там делать? Смотреть, как ты и Абик пьете сутками напролет?!

— Я и говорю, что и посидеть в этом Родосе не с кем, — вздохнул Карапет. — Посплю немного, а ты присмотри за ребенком — пусть лезет в воду, но только до колен. До колен не опасно.

Из-под зонта вскоре донесся прерывистый храп. Арменчик, довольный разрешением войти по колено в воду, перестал хныкать и капризничать. Роза напряженно, но молча, чтобы не разбудить мужа, следила за сыном. Нарушенный лорийцами покой восстановился, и дневной зной опять сморил отдыхающих. Но ненадолго.

— Цхалши ар шехвиде! Ар габедо! Гаиге? — суровый женский голос, раздавшийся справа от меня, на грузинском языке категорически запретил кому-то входить в воду.

Я приоткрыл правый глаз: ровесник армянского Арменчика стоял у самой воды и улыбался, глядя на занервничавшую маму.

— Эмзар, предприми что-нибудь, а то Гивико плавать хочет!

— Оставь его, Манана, — сказал Эмзар. — Если у него мозгов нет и он решил утонуть, то пусть тонет. Женщина, мне сын-дурак не нужен.

— Ты кретин, что ли?! — тут же взорвалась Манана.

— Можно подумать у тебя одиннадцать сыновей, как футбольная команда. Одного еле родили… Гивико, иди сюда, сыночек! Иди к мамочке, мой золотой!

Гивико, спотыкаясь в песке, заковылял к родителям под зонт.

— Зря сюда приехали, — громко и категорично объявил Эмзар. — Надо было к Гураму в Кобулети. Человек от души приглашал, а теперь может обидеться.

— Не надоел тебе этот Кобулети? — возразила Манана. — В кои-то веки возможность выпала в Греции отдохнуть, как можно ею не воспользоваться?!

— Воспользоваться! — передразнил Эмзар. — Так воспользовались, что теперь полгода долги отдавать придется.

— Брат поможет, — твердо сказала Манана. — Отдадим.

— Отдам, — скорректировал муж. — От твоего брата одни траты — сегодня доллар даст, а завтра три попросит. Без него спокойнее… Все равно зря приехали — слово некому сказать, ни стаканом чокнуться, ни в нарды поиграть… Гивико, давай тебя в нарды играть научу.

Маленький Гиви, занятый похоронами в песке жучка, отказался, и Эмзар стал играть с женой.

— Гивико, оставь жука в покое — укусит, — предупредила Манана. — Жуки ядовитые.

Эмзар усмехнулся и выписал в воздухе неопределенный жест, должно быть говорящий о неком общем легкомыслии женщин.

— Это грузины — соседи наши, — раздалось слева от меня. — Я их язык узнаю. Надо познакомиться. Наверное, говорят на русском.

Карапет приподнялся на локте, желая высмотреть, с кем предстоит знакомиться. Остров отозвался на его движение легкой дрожью, а Эгейское море разволновалось чуть больше прежнего.

— Эй, земляк, — позвал Карапет со своего лежака. — Привет, друг! Грузины?

— Грузины, — ответил Эмзар.

— А вы?

— Я так обрадовался, когда вас услышал, — продолжал Карапет. — Уже целую неделю здесь, а поговорить не с кем. У вас ведь нарды есть — может, сыграем?

— Просто так или на что-нибудь? — спросил Эмзар.

— Как хочешь — можно и на что-нибудь, — согласился Карапет.

— На барашка, — предложил Эмзар.

— Можно и на барашка, только где его готовить? — засомневался Карапет.

— Сегодня и здесь на месте! Знаю, где уголь продается, — оживился Эмзар и тут же цыкнул на готовую вмешаться в разговор жену: — Не начинай!

Карапет и Эмзар, переговариваясь через меня, казалось, не замечали загоравшего между ними человека, и готовы были расположить свои нарды прямо на моей голове, не отползи я в сторону. Это им очень понравилось — освобождение мной пространства они приветствовали цоканьем языков и подняли вверх большие пальцы сжатых кулаков. Их жены тоже быстро познакомились, и, похоже, тут же начали обмениваться рецептами, потому что послышалось слово “чахохбили”. Чтобы чада не мешали состязанию в нарды, Карапет купил у пляжного торговца раскрашенный под арбуз мяч, обозначил камнями ворота и велел им бить друг другу пенальти.

— Я буду “Барселона”, — объявил Гивико на английском, когда понял, что Арменчик не знает грузинского языка.

— А ты?

— Папа джан, он говорит, что он “Барселона”, а я кто? — спросил отца Арменчик. — Что сказать?

Карапет подумал и ответил:

— Скажи, что “Арарат”.

— Гивико, — подключился уловивший название армянской команды Эмзар, — тогда ты не “Барселона”, а “Динамо” Тбилиси.

— Ду шаш! — гаркнул Карапет, бросая кости.

Загоравшие немцы и финны, недовольные, тихо загудели — размеренный отдых был явно нарушен.

— Они не русские, Аника, — послышалось где-то рядом. — Они говорят на русском, но русские не бывают такими смуглыми.

Новоиспеченные приятели с выкриками азартно кидали кости, громко стучали фишками и во весь голос комментировали складывающуюся партию.

— Одна проблема, — произнес Эмзар, задумавшись над очередным ходом. — Где большую кастрюлю взять? В магазинах мне на глаза ничего не попадалось, только мелкие.

— Зачем кастрюля? — удивился Карапет.

— Шашлык так пожарим, а чакапули как сварить? — пояснил Эмзар.

— Не надо кастрюль-мастрюль, — возразил Карапет. — Чобан-каурму я приготовлю — мясо нарубим, в шкуру запакуем, в песок зароем, угли сверху разожжем.

— А это вкусно? — поморщился Эмзар.

— Вместе с пальцами скушаешь, еще и язык проглотишь — гарантирую, — заверил Карапет, поигрывая перед броском костями. — Джуце мне надо… джуце… Есть джуце! Есть!!! Сдавайся: один ноль в пользу меня!

— Надо говорить: “В мою пользу”, — поправил Эмзар, но с проигрышем смирился и стал расставлять фишки для новой партии.

— Да, друг мой, — сказал он, оказавшись вскоре в выигрышном положении. — Хорошо, что мы тут встретились. А то двадцать литров собственного вина с собой привез, но выпить не с кем. Всего два десятилитровых штофа, но греки не хотели впускать. Еле уговорил, что это для меня как лекарство — необходимо против давления. Один только штоф пропустили. Второй обещали вернуть, когда обратно домой поеду. Но я одного грека встретил из Цалки — это у нас в Грузии такое место, где раньше одни греки жили, и он выручил — вытащил второй штоф. Только предупредил, чтобы я вино в пластиковые бутылки разлил. Для чего — не знаю. Но я так и сделал — жалко, что ли?! А ему — магарыч — пять литров подарил. Пятнадцать осталось.

У Карапета новая партия не задалась и он мрачно заметил:

— Никогда не думал, что греки могут быть негостеприимными. Я ящик коньяка привез. Тоже долго уговаривал, чтобы пустили. И почему нельзя?

Солнце понемногу садилось. Загоравшие стали расходиться по отелям на ужин. Пляж почти опустел. Эмзар с Карапетом, оглашая воплями окрестности, продолжали метать кости и стучать фишками. Поодаль сбились в группу и испуганно поглядывали на них филиппинки, целый день достававшие всех на пляже предложением сделать массаж. Вызванная кем-то полиция ничего предосудительного в поведении Эмзара и Каро не нашла — играют, ну и пусть себе играют в “бекгаммон”, хоть и называют его на свой лад странным словом, только попросили меньше шуметь.

— Не дадут нам тут барашка приготовить, — погрустнел Карапет. — В нарды еле разрешили играть.

— Пожалуй, — согласился Эмзар. — А еще говорят, что у них свобода… Ладно, давай так поступим: пусть проигравший в ресторане готового барашка купит, вино-коньяк имеем. Кушать-пить ведь не запретят — отдыхаем как хотим и никого не обижаем.

Кто выиграл в нарды, а кто проиграл — не известно. Зато весь Родос видел, что кутеж Каро и Эмзара на берегу Эгейского моря продолжался один день и две ночи. Взмыленные жены едва успевали убирать быстро пустевшие бутылки, объедки и подавать новую закуску. Вокруг пирующих образовалась пустота радиусом пятьдесят метров.

Каро пил коньяк. Эмзар — вино, зато большими стаканами. Иногда они начинали петь. Однако каждый свои родные песни, и дуэт у них никак не складывался. В эти минуты кто-то из финнов или немцев, встревоженный двойным завыванием на таинственном языке, вызывал полицию. Но полицейским никак не удавалось застать Эмзара и Карапета именно в момент распития. Аккурат к их появлению бутылки с коньяком и вином волшебным образом пустели и благодаря шустрости отпрысков оказывались в дальних мусорных баках.

— Их не трогает полиция, — пожаловалась фрау Аника своему супругу после очередного ухода полицейских. — Где порядок, Генрих?

— Аника, мне кажется, что это русская кавказская мафия, — ответил супруг. — Полиция может ее опасаться. Возможно, это чеченская мафия. Я о ней что-то читал в “Берлинер Моргенпост”.

— Террористен? — уточнила фрау Аника.

— Найн, — сказал Генрих. — Только мафия.

Заканчивалась вторая ночь беспощадной гульбы Эмзара и Карапета. Ближе к рассвету Каро поднял вверх руки и сказал:

— Все, Эмзар джан. Заканчивать надо. А то боюсь, что опьянею.

— Почему, Каро джан? — удивился Эмзар. — Только-только разошлись, только-только познакомились, веселиться начали…

— Когда пьянею — это опасно, — признался Карапет. — Видишь тот корабль? Могу попробовать его захватить.

В порту на якоре стоял военный катер.

— Я тебе помогу, друг, — пообещал Эмзар.

Развевавшийся в свете прожектора греческий флаг на маяке вдруг тяжело поник.

— Но корабль — это полдела, потом будет сложнее, — понизил голос Карапет. — Могу поплыть отвоевывать земли предков.

— В этом тоже помогу, — Эмзара не покинула твердость духа. — Какие земли, брат?

— Там! — Каро торжественно протянул руку в направлении черневших на засиневшем предрассветном горизонте турецких берегов.

Капитана турецкой береговой охраны Кямаля Тунчери вдруг охватило сильное беспокойство. Он долго и внимательно смотрел в прибор ночного видения, но ничего подозрительного не выглядел даже в нейтральных водах. Однако беспокойство безудержно нарастало, и капитан Тунчери объявил дежурным судам режим повышенной бдительности. Впоследствии вызванный в Анкару Кямаль-бей причину своего неожиданного решения заинтересовавшемуся происшествием начальству внятно объяснить не смог, неся околесицу о появившемся на родосском берегу небольшом дыме, но счастливо отделался устным взысканием.

— Может быть, все-таки для начала шашлык пожарим — собирались ведь? — вспомнил Эмзар. — Еще пару тостов имею сказать, а потом и твоим кораблем займемся.

Карапет помолчал и согласился. Эмзар тихо запел…

Утром потянувшаяся на пляж публика застала друзей у затухавшего костра. Под набиравшим силу родосским солнцем Каро и Эмзар рыдали навзрыд, уткнувшись друг другу в плечи. О чем грустили приятели, никто из многочисленных отдыхающих не знал и не понял.

— Возможно, они потеряли товарища, Аника, — предположил герр Генрих. — У мафиози всегда много врагов, и они могут погибать. Даже на морском отдыхе.

— Все равно, мой друг, — возразила фрау Аника, — я не думаю, что прилично демонстрировать свои эмоции прилюдно. Еще и до первого завтрака.

И герр Генрих подумал о том, как ему повезло с умной женой.

* * *

* Брахи — на лорийском диалекте: оставь, отпусти